Новая книга поэзий ужгородского поета Владимира Сурнина

Томик содержит два слоя творчества: один – 1973-1980-х годов, другой – 2012-2014 г. Есть такое старинное гадание: в темноте между двумя зеркалами с зажженной свечой. Этим и занимается поэт: одно зеркало – это он двадцати-тридцатилетний, другое зеркало – он нынешний, а свеча – его сборник. И что же он там видит – в этой оптической системе? А то, чего будто бы не существует. Нескольким французским авторам приписывают афоризм, что любовь – как ведьма: все о ней слышали, но никто не видел. Еще в большей степени это касается счастливой супружеской любви. Книга именно о таком острове Утопии, об упорном путешествии в город, которого нет. Сборник соткан из сплошных парадоксов: сладкой боли, разрушительной радости, собственнического инстинкта альтруиста и особенно Вийонового “И лишь влюбленный мыслит здраво!” Это особая биохимия, где мед горчит, а различные души вдруг ощущают свою одинаковую валентность.

Особый всплеск вдохновения приходится у автора на 1978-й: написана кандидатская, продолжается хлопотный процесс защиты и хочется убежать куда-то в параллельный мир.

Писалось в те времена, когда повсюду крутились бобины и кассеты с голосом Высоцкого. Он проникал всюду, в частности в стихотворения тысяч других поэтов. В том числе этого. Но не на уровне каких-то скрытых цитат, а духом, мироощущением.

Например: Гора. Так весело смотреть На белый снег слепящий.

И в то, что это, может, смерть, Не верит восходящий.

Стишок вроде бы об альпинизме, а на самом деле – о той самой любви, что подтверждается образом через несколько десятков страниц: И умереть – пусть не всерьез, А только от твоей улыбки.

Любовь для лирического героя – постоянное Дантово путешествие на тот свет и обратно. Этим он очень похож на историка. Эта вторая ипостась автора постоянно пробивается у его героя: И зреют уже в материнской утробе Не люди, а сроки для новых надгробий.

Влюбленный многое объясняет историку. После собственного экзистенциального опыта многое в прошлом видится совсем иначе, нежели студенту или аспиранту. Только превзойдя в возрасте соответствующего царя, можно сказать о картине И.Репина “Иван Грозный убивает своего сына”: “Поздняя отцов-ская любовь”.

Совсем как в старом анекдоте: “Дідику, ци розлучилися би із своєю бабцею?” – “Розлучитися? Нигда-шуга! А от забити її – ай!” Стихотворение о дисгармонии любви – родительской, супружеской, любви правителя к своей стране, народа к правителю и т.п. О любви, отключающей и инстинкт самосохранения, и большинство других инстинктов. О загадке тирании как садо-мазохистского феномена, вечно балансирующего между Эросом и Танатосом.

О ревности-измене и Эдиповом комплексе как двигателе политической истории (это уже в стихотворении об отношении Г.Жукова к И. Сталину). О звере и ангеле, которые непрерывно борются в душе каждого влюбленного. Поэтому даже вполне антологическое стихотворение о двенадцати знаках зодиака воспринимается как некая аллегорическая романтическая история: Задумал Овен в год Змеи Таланты проявить свои, Стал громко блеять у воды, Где Лев запутывал следы.

Книга вышла о тихом омуте семейного счастья, об этом чемодане без ручки. Не хотели, мол, по-плохому, будет по-хорошему, но станет еще хуже. Счастье – штука заразная.

Передается и половым способом, и воздушно-капельным, но особенно через стихи.

Поэтому в самом конце все-таки пробивается оптимизм: Вопреки залётным стаям, Что несут позор и тлен, Украина наша встанет, Что бы ни было, с колен.

А то! Тем более что автор обещает прозаические произведения (“Пора, пора менять на прозу поэзии лихой загул”). М-да, это может быть что-то типа истории Анечки Карениной в ужгородском антураже начала XXI века.

Сергей Федака Газета "Европа-Центр"